Я замедляю шаги - Страница 2

К оглавлению

2


После третьего класса у Валентина начались припадки атеизма и он нервно пинал бордюр. В эти моменты он показывал свои огромные знания в ненормативной лексике и богохульстве. Отходя от припадка, он выдыхал и заявлял: «А говорят, накажет. Пиздят же».



Если первая Тетрада была всего лишь набор мыслей первоклассника, то к третьей Тетраде тексты Валентины начали напоминать сборники речей агитатора-атеиста. Собственно, из-за этого его и не приняли в пионеры. В пионерской присяге было пугающее слово «заветы». К заветам Валентин испытывал чуть ли не физиологическое омерзение.



Всё бы ничего, но столь демонстративно отказываться от присяги ему не стоило. Старшие ребята оказались недовольны его поведением. Так как они были сторонниками диалектического материализма, они решили проучить Валентина простой реализацией принципов Гегеля – бить его, пока количество ударов не изменит его идеологические качества и не доведет до отрицания отрицания. Сама же ситуация была простой иллюстрацией к единству и борьбе противоположностей.



Случилось это рядом с желтеющим зданием Дворца Пионеров. Валентина вначале повалили в кусты можжевельника, а потом долго били кумачовыми полотнами, в которые был завернут песок пополам с щебенкой.



Наивные комсомольцы не учли, что для воздействия на идеологические качества следует действовать соответствующе – благо советская власть выковывала и закалила такого рода инструменты – агитацию и пропаганду. Это в очередной раз доказывает, что мясник со скальпелем не станет хирургом. Действуя кулаками, они лишь изменили его физическое качество, забив Валентина до смерти.



Я иногда прихожу на кладбище. На надгробии Валентина растёт зеленый мох и где-то среди нежно-салатовых ворсинок прячется мой первый выпавший молочный зуб.



По дороге с кладбища я замедляю шаги и думаю о роли философии в нашей жизни. Всё мое детство показало, что гностицизм и атеизм – одинаково пагубны для человеческой жизни, а упрямый материализм – губителен для здоровья других людей.



Я возвращаюсь домой, где точу ножи на заказ. Возможно, мне следовало бы шлифовать линзы, но для этого я слишком сильно верю в свободу воли. Мне она представляется двойственной – словно бы родитель сказал ребенку: «Делай, что хочешь». И чтобы ребенок не хотел и чтобы он не делал, он всё равно следует воле своего родителя.



Чтобы мы не делали, мы просто пережевываем этот мир. Как писал классик, в этом месте планы божества и наши ощущенья совпадают.



Остается лишь надеяться, что меня положат на тумбочку.

2